Меломан
Ассенизатор Пахомов не любил Вагнера. Он любил Чайковского. Бывалоча, придет с работы, помоется, как следует, отобедает, и в кабинет – музыку слушать. Четвертую симфонию очень уважал. «Пиковую даму». Балеты – те нет, не возбуждали. Слишком уж затертая музыка. Заезженная. Хотя и красивая, кто бы спорил. Но с похоронами генсеков подсуропили Чайковскому, конечно. Как помрет очередной вседержитель – так «Лебединое озеро» по всем каналам. Хошь–не хошь, слушай до омерзения. То ли дело – симфонии. Или оперы.
Жена Пахомова, напротив, Чайковского недолюбливала. И даже чего-то намекала Пахомову насчет нетрадиционной ориентации композитора. Она, как раз-таки, очень Вагнера уважала.
– Послушай, – говорит, – какая нечеловеческая музыка. И поставит диск с «Полетом валькирий» или увертюрой к «Тангейзеру». Пахомов морщился, как от кислятины.
– Это, – рассуждает, – в тебе твоя немецкая кровь заговорила. – А «нечеловеческая» – это Бетховен, ты не путай, давай. Так вождь мирового пролетариата про «Аппассионату» высказывался. Хотя и Бетховен – тоже немец. Так что хрен редьки не слаще.
Жена не возражала. Она и Ницше почитывала на досуге. И цитату могла когда-никогда подкинуть. Да и работала учителем немецкого в школе.
А теперь вы спросите: а с чего вдруг ассенизатор – и классику слушает? Неестественно это как-то. Неправдиво. Ну, во-первых, ассенизатором он стал недавно. А до того был дворником. А еще прежде – главным редактором областного радио. Разошелся он с властями местными во взглядах. Надоело гибкость проявлять. Да и плюнул в сердцах на всё. По идейным соображениям. А до пенсии еще долго. И без работы Пахомов сидеть не привык. И пошел в дворники. Вот так, натурально, устроился, и с метлой каждый день.
И до того уютно ему стало. А привычку к выражению собственного мнения не оставил. И как встретит знакомых, беседует – подробно, грамотно, с подведением базы. Потом предложил ему кто-то в ассенизаторы перейти. Работа более высокооплачиваемая. И в той же сфере. А что? И прекрасно. И заработки неплохие. Товарищей по работе летучками несанкционированными не доставал, нет. Трудился, как положено. И в машине автомагнитолы не касался. Ребята там слушали свое, привычное. Круг там какой, или «Сектор Газа».
Жена, в принципе, протестных настроений не выказывала. Ни тогда, когда Пахомов с треском заявление об уходе подал. Ни когда в ЖКХ устроился. Ей даже и ассенизаторское его положение нравилось. Любила она своего бунтаря, и бунт его негласно поддерживала. Дети взрослые, поразъехались кто куда. Стесняться не перед кем. Да и чего стесняться? Засыпает муж с чистой совестью, просыпается с ней же. Ночами не вертится, не вскрикивает. Трудных вопросов и непростительных компромиссов в этой новой работе не было. А какашками обольется невзначай – насос там не выдержит давления, шланг слетит или еще какой казус приключится – так это не страшно. Эту грязь смыть можно. Да и чувство юмора спасало.
– «Цветов венок душистый», – нежно пропоет она Пахомову. Ну, посмеются, как молодые, взахлёб. Шумана, хоть и немца, Пахомов не отвергал. А жену ценил за понимание. Пытался себя на ее место поставить. Воображения не хватало. Но сама она продолжала топтать свою педагогическую стезю. Как-то не верила в свои силы. И родители ей смолоду внушили. Вот, мол, твой кусок хлеба. И ничего тебе больше не надо. А если взбрыкивала по временам, мама ее осаживала:
– Ну и куда ты пойдешь? Селёдкой на базаре торговать? Хорошая у тебя работа, хорошая. Вот и работай.
Она и работала. И на выборах бюллетени подсчитывала. И на демонстрации ходила. И ремонт в школе делала. И ничего. А для отдушины у нее Вагнер был. Все-таки, велика сила искусства. С реальностью примиряет. Строить и жить помогает. Одно огорчало: разница во вкусах. Вместе слушать не получалось. А вот если бы так рядком-ладком на диванчике, рука в руке, да и лейтмотивы из «Кольца нибелунга» перебирать. Вот уж сказка была бы. Да, сказка. О ней помечтать можно. А жизнь и так неплоха. Так что и нечего. И тихо бы так доживали Пахомовы до пенсии. Но однажды вспомнили о нем, решили в агитаторы позвать. Оппозиция не дремала и внимательно к потенциальным кадрам присматривалась.
– Ну, чего вы так прикипели-то к ассенизаторству? Мир ведь куда шире, интересней. И вы человек образованный, вам ли такими делами заниматься? Пойдемте к нам. Блог будете вести, газету нашу возглавите. И всё прошлое своим обидчикам припомните. Зарплата – само собой, не разочаруетесь. В Турцию поедете в отпуск, или в Эмираты. А там, глядишь, и в Грецию с Италией. А?
Но Пахомов отказался наотрез. Руками замахал. Оппозиция поприставала, поприставала, да и отвалила. Ну его, чудака, в самом деле. Пусть живет, как знает. Вон молодежи сколько амбициозной. На нее ставку делать надо.
А Пахомов все так же город свой от дерьма чистит. А вечерами Чайковского слушает. И про пост главреда разве что в ночных кошмарах вспоминает. Но и это только, когда перед сном жирного поест.
В электричке
Никогда не ездите электричкой «Ерейментау-Кокшетау». Тем более в то унылое пограничное время года, когда на календаре конец марта, и еще в полях белеет снег, но никакие воды, что бы там ни пелось в знаменитом романсе, нигде не шумят, и шуметь не думали. Это хлесткая пощечина, мгновенно развеивающая розовый романтический дымок отечества, который грезился вам из-за бугра.
Если вы только что приземлились в аэропорту столицы нашей Родины, а незадолго до того вальяжно катанули по радищевскому маршруту респектабельным «Сапсаном», вам станет больно. Защемит в грудях. Защиплет в глазах. Которые захочется плотно закрыть. Зашторить. Задраить. Дремать, качаясь и подергиваясь в такт убаюкивающему перестуку колёс. Но – нет. Физиология – вещь неотвратимая. Увы, вам придется поднять себя с коричневого дерматина, чтобы заглянуть в уборную. Да-ааа…. О, горечь похмелья тяжких разочарований после недельного праздничного угара…
Муж, обуянный в ту поездку идеей безопасности, предпочел эту рухлядь обычному минивэну или легковушке. Больше ничего подходящего в ближайшие полсуток не намечалось. И вместо трех с половиной нам предстояло шкандыбать на этом чуде ретро-техники целых пять часов.
– Пирожки, пирожки горячие! – Маленький, но голосистый шепелявый мужичок с объемистой сумкой на избоченном плече стремительно двигался по вагону. – С картошкой, с мясом, с капустой! – Народ оживился. Зашелестел купюрами, зазвенел полтинниками и сотками. По вагону поползли аппетитные ароматы жареного теста. Мы с мужем переглянулись. Есть нам, конечно, хотелось. Но мы едим жареное, только если собственноручно осуществляли эту вредную термическую обработку. Или в гостях.
С умилением смотрим сцену с пирожками на морозе, из «Карнавала». Где героиня гениальной Муравьевой признается в любви к пирожкам с рисом. «С мясом так вообще праздник», – с набитым ртом говорит она Михайлову. Верим, что ей вкусно. Сглатываем слюну. Такова сила искусства. А в жизни… Мужичок бойко торговал, принимая деньги и отсчитывая сдачу. До странного он был похож на одного тогда еще здравствовавшего, а ныне покойного местного поэта. Такой же мелко-суетливый, с пегим жестким ёжиком на угловатой голове. Как-то встретили мы его в городском автобусе. Ехал куда-то с пучком пустых пятилитровых баклажек…
Народ тем временем обнаружил что-то не то в приобретенных и дружно поглощаемых мучных изделиях. Продавца подзывали и тыкали ему под нос недоеденные куски. Раздавались недовольные возгласы. Торговец заметался. Схватился за голову. Раскрыл сумку. Надломил один пирожок. Второй. Вырвал из кармана потрепанный кнопочный мобильник. Что-то растерянно бормоча, набрал номер.
– Рая, Рая. Здравствуй, Рая! А? Дела? Дела не очень. Вот звоню тебе. Рая, Ра-я! – Имя далёкой и невидимой поставщицы негодных пирожков вдалбливалось назойливым рефреном. Как заклинание. Или позывные. – Тесто, тесто ведь сырое, Рая! Ну как, как ты могла?! – В речи пирожочника звучали аффектированные мелодраматические нотки. – Абсолютно сырое внутри тесто, ну! Людям вот деньги возвращаю! Рая, Рая… – Голос продавца взмыл вверх. – Ты подвела меня, Рая!! Ты ОЧЕНЬ, ОЧЕНЬ подвела меня, РАЯ!!!
Мы с мужем валялись от смеха, на время этого бесплатного моноспектакля позабыв о жестких обшарпанных сиденьях, никогда не мытых темно-серых окнах, затхлом запахе старого раздолбанного вагона. А коронная фраза «ты подвела, ты ОЧ-ЧЕНЬ подвела меня, Рая! » у нас с тех пор в семейном обиходе. Произнося ее в юмористическом ключе, всегда вспоминаем ту электричку. И маленького артистичного двойника ушедшего поэта.