Окончание. Начало по ссылке.
Она напоминала мне человека, который долго находился там, где ему не было возможности говорить, или не разрешали этого делать. А говорить было о чём, но запрещалось, или не было, кому слушать. И, при этом, рассказ её лился легко и свободно. Он, при всём этом, ложился в сознание понятным смыслом. Возможно, мне так казалось оттого, что всё же она освещала тему, которой тогда как раз я интересовался. А она отвечала на мои, вертевшиеся в голове, но ещё незаданные вопросы, ответы на которые я не мог найти даже в архивах. И, слушая её, представлял что-то своё, чем смогу заполнять пустоту, не дописанной книги. А главное было то, что уже автору не было смысла залезать в архив, или что-то домысливать своим умом. Позже, когда дома в моём сознании всё улеглось, мне стало ясно: Женщина, рассказывая про свою жизнь, как бы, исповедалась, на самом деле, то была летопись целого поколения. Поколения первопроходцев и борцов за лучшую жизнь, страдальцев, мучеников и огромных невосполнимых жертв. И передо мной одна за другой, как из-за тумана, начали вставать интересные, хотя и страшные картины прошедшей её жизни, в которой как раз и запечатлелась история нашего города и края.
В каком году происходило то одно событие, то другое, пожилая женщина не вспомнила, а, только, вздыхая, рассказывала, какое кровопролитное время было тогда в Кокчетаве. В один из дней её попросила знакомая пойти с ней, возможно, вместе они смогут найти тело расстрелянного мужа подруги. Где–то в переулке они наткнулись на лежащую под забором кучу тел. Трупы были, словно в спешке, свалены, как поленицы дров. Руки мёртвых в этих кучах торчали, как сучья со скрученными пальцами и связанными голыми ногами. Только у одних они были повязаны верёвками, а другие – лоскутами рваной ткани. Лица многих жертв были в чёрных ссадинах и подтёках. Головы, похоже, в предсмертных муках многих были закинуты, волосы вырваны настолько, что сверкали лысинами даже у молодых парней и девушек. Встречались покойники даже без ушей, глаз, с выбитыми зубами. А у некоторых головы были обгорелыми, как головешки. До конца осмотреть трупы у женщин уже ни сил, ни терпения не было. И они направились домой. Но только с этого переулка завернули в другой, глядят, а у забора, будто, встречая их, вытянувшись в полный рост, стоит мужчина, даже как-то гордо поднял голову. Они — к нему. Только хотели спросить: не встречал ли он мужа подруги, как глянули, а его лицо, косматая голова, брови, усы густо осыпаны ни то снегом, ни то обильно покрыты инеем. А, расстегнутая до пояса лёгкая рубаха, вся в крови. Руки завёрнуты за спиной, а на груди висел оборванный листок бумаги с какой-то надписью. Но, перепуганные женщины, читать её не стали. Быстрым шагом устремились домой. А потом такое в Кокчетаве началось, что и вспоминать страшно…
Спустя дней пять, прошёл слух, что в городе будут массовые проводы в последний путь тех, кто погиб в борьбе за власть Советов. Снова молодая вдова пошли с подругой, надеясь, что, возможно, хотя бы увидят тела мужей мёртвыми. Но на площади стояли только закрытые гробы, обтянутые красными кумачами. Сколько их было – неизвестно, не считали. Но, много. Измученные женщины присели на скамейке, как будто специально поставленной для этой цели на огромной площади. Рядом с ними сидели и стояли, такие же страдалицы в слезах. Сидевшие подруги уже не плакали. Они только прикладывали уголки платков, словно вспоминали что-то, существенное, далёкое и дорогое. И скоро здесь, на месте, прошёл прощальный траурный митинг. А, когда духовой оркестр заиграл похоронный марш, им показалось, что это в один голос зарыдали все эти, собравшиеся люди города, чтобы проводить в последний путь замученных патриотов и защитников трудового народа. И над всеми ими, на ветру, колыхались полотнища Красных знамён, да продолжали плыть печальные мелодии медных труб духового оркестра. После щипающих душу речей, и под похоронный марш, траурная процессия, с упряжками десятка полтора пар лошадей, направилось на городское кладбище, где покоился прах первого казака, выбравшего место для Кокчетава. Там же погребены разные бунтари-патриоты края, расстрелянные или зарублены в то страшное лихолетье.
Слушал я эту, измученную непростой жизнью, женщину, и, когда она делала передых, я всё старался вставить вопрос, да допытаться, кто она, как её фамилия, и как все эти годы жилось после страшных лет революции и гражданской войны событий, отразившихся на её жизни самой, и какой страницей? Старушка, в очередной раз, качнула седой головой, тихо произнесла: «Вот так и прожила всю жизнь, как сирота, в одиночестве. Но, нисколько не жалею о прожитом. Ведь наше поколение боролось, начинало и строило будущее, то есть, во имя грядущих людей. И я тем горжусь. Но одновременно огорчаюсь, глядя на современное поколение. Никакой борьбы, никаких устремлений, ни целей. Одно самолюбование, потребительство, зазнайство, стремление к обогащению и кутежи».
И тут, похоже, во мне взбунтовало самолюбие, гордыня, и я бестактно оборвал речь собеседницы: «Как это – ни к чему не стремимся? А Целину кто распахал и освоил, где степи веками пустовали?! Теперь, вот, даём стране миллиардами пудов добротного зерна! А посмотрите на Кокчетав, ваше поколение его, каким оставило? Воду из озера домой бочками и вёдрами таскали, а теперь в каждой квартире – водопровод. Домашние печки топили дровами и углём, от чего вечно стены в квартирах были задымлёнными и тёмными. А над городом стояла чёрная пелена дыма и смрад. Нынче вы пользуетесь центральным отоплением, и забыли об угле. И не дышите, как было прежде, копотью. А посмотрите на сам город. Ведь он сейчас своими этажами за тучи цепляется! А вы жили в приземистых саманных землянках освещаемых лучинами. Это вы называете потребительством? Вы сколько схоронили, или были свидетелями похорон безвинных жертв, да пережили голодных лет? Не счесть. А наше поколение, Слава Богу, не считая войны с Гитлером, проживает так, что не убивали мы друг друга, и не грабили. Конечно, мы это понимаем, что такой строй нам достался от вашего поколения. Но и у нас не всё и всегда было гладко и сладко. Но устояли, не хватались за вилы и топоры, чтобы друг друга порешить. А Целина — это наша гордость, наша Победа! Она сравнима с величайшими достижениями человечества. Потому что решила величайшую, и самую страшную проблему – голода. Целина не только всех накормила! Мы нынче хлебом помогаем многим странам мира. Почему этого вы не заметили, не оценили, и не отметили?»
И тут женщина, словно, содрогнулась, снова тихим голосом заговорила: «Всё, о чём вы, молодой человек, с гордостью и таким пафосом, говорите – это прекрасно. Но это – ничто иное, как труд. По-другому говоря – стремление набить свои животы. А я вам пытаюсь втолковать мысль о смысле настоящей жизни. А жизнь – это не желудок, а, прежде всего, борьба за души и сердца людей. За их понимание самого смысла существования, осознания равных прав и отношений между людьми. Мы хотя и были полуголодными, да ходили в галошах и лаптях, но в каждом из нас жила вера, что всё же мы построим социализм с человеческим лицом. И он нами был заложен в страшных муках и потерях, и, почти, построен. Если в первые годы Советской власти были грабежи, воровство, убийства. То уже перед войной с Гитлером, мы, уходя на работу, даже квартир на замки не закрывали. И никто ничего не воровал. Что творится нынче, вам рассказывать не нужно, знаете. Кричат, что построили социализм. Но где он, тот социализм, которого мы закладывали основу? А в нашем понимании социализм – это полное равноправие, свобода человека, равная ответственность перед Законом всех слоёв общества, не зависимо от занимаемой должности и социального положения. А что происходит нынче?! Почему начальству развозят по квартирам коробки с заказанными продуктами? А рабочий человек не может свободно купить килограмм мяса, масла или колбасы! Это ваша целина?! Я, как и всё моё поколение, боролись за новую жизнь. А теперь снова, как в 20-е годы, сидим на полуголодном пайке. Куда девались достижения вашей целины, которой вы пытаетесь меня восхитить? Мы боролись не за такой социализм. А ваше поколение превратило его в профанацию».
Я, хотя внутренне в чём-то с ней соглашался, но всё же не хотел так мрачно думать о своём поколении. Облить грязью можно даже золото, — подумалось мне. И хотел об этом ей сказать. Да напомнить, как их поколение деревянной каталкой гладило постиранное в речке бельё, вытравливало вшей из белья кипятком, да освещало квартиры смолистой лучиной. Нынче к услугам людей стиральные машины, электричество, утюги. То поколение не имело представления даже о радио. А теперь в каждой квартире – телевизор. И только я раскрыл, рот, чтобы об этом ей напомнить, как она меня снова опередила, и тем же тихим голосом произнесла: «Вот ещё, молодой человек, что я хочу вам сказать: Выпустили вы из рук проблемы воспитания людей, особенно молодёжи. Конечно, в этом не ваша личная вина. Сама партия скурвилась, и пошла не по завещанному коммунистическому пути. А, потеряв совесть и честь по той же причине – отсутствия воспитательной работы и контроля народом снизу — сама партийная верхушка стала деградировать. Это самое страшное, что могло произойти в стране. И запомните мои слова: если здесь не найдётся человека или партии, кто бы мог вернуть общество в русло настоящей демократии, равноправия людей, разумного рационального развития общества – тяжёлые времена снова сюда вернутся. И простой народ снова попадёт в кабалу насилия, бесправия, полуголодного существования. Будет какое-то время терпеть. А потом снова возьмётся за вилы и тесаки. Запомните это! И намотайте себе на ус, он у вас длинный: Когда у людей кончится терпение, они вынуждены будут выйти на баррикады, и схватятся за топоры. Терпение у людей не бесконечно. Так что задумайтесь. А зовут меня Ольга Митрофановна. До свидания, молодой человек».
Милая, но остроязычная старушка поднялась, и тихо ушла. Навсегда. Только, при выходе из парка, оглянулась то ли на меня, то ли на памятник, а может, и на приглянувшуюся ей, берёзку, и скрылась за аттракционом детских игр. Она ушла, а я ещё сидел, и долго думал о её судьбе. И уже не замечал печальной картины наступающей осени. И не чувствовал острой боли радикулита, который теперь напоминал щекотку назойливой мухи на фоне жизни этой исстрадавшейся женщины. И так разочаровавшейся новой социалистической жизнью, которая, по обещаниям великих мира сего, должна была смениться коммунизмом. Но сменилась потерей партийной и человеческой совести, и морали, да перешла на необузданную алчность рыночной экономики. А, по существу, к узаконенному воровству и взяточничеству. И вернулась к тому же алчному капитализму.