***
На сорокапятилетие Мейирбек подарил матери золотую цепочку с небольшим кулончиком. Он уже был на третьем курсе, заметно возмужал и оперился. Старшая сестра, Марал, приехавшая из Астаны на маленький семейный праздник, округлила глаза. Она-то ограничилась теплым джемпером на зиму и тостером. Практичные и нужные вещи, самое то для мамы.
– Ты что это, малой, кредит взял?
Встревоженный взгляд Куралай метался между лицами ее детей. А сын, как видно, смаковал свой триумф, оттягивая момент объяснения.
– Да почему сразу кредит! Плоско ты мыслишь, Маралка, стандартно.
– Давай колись уже!
– А как же моя супер-мега-повышенная стипендия, а? Зря я, что ли, круглый отличник? – Он откровенно веселился. Но пора было раскрывать карты.
– Ансамбль у нас с ребятами, по тоям ходим, играем, вот я и откладывал на подарок.
– И мне ни слова не сказал? – Куралай не могла поверить своим ушам.
Значит, вот что это было, когда он, по его словам, сидел на дополнительных уроках или ходил по выходным в колледж для самоподготовки.
– Ну, сюрприз хотел тебе сделать, поэтому и не говорил пока!
– И на чем же ты играешь? – Марал ревниво и придирчиво рассматривала подарок брата. Ишь ты, и вкус есть у пацана, ну надо же. – Как-то кобыз с тоями не вяжется, или я не права?
– На кахоне я играю, на кахоне.
– Это что такое?
– Ну, ящик такой, ударный инструмент. Играешь и сидишь на нём же, удобно. Классная вещь. Скоро еще петь буду, мутация у меня, вроде, прошла, возьму несколько уроков по постановке голоса, и вперёд.
Куралай притянула его к себе и поцеловала в лоб. Ей хотелось плакать, но она сдерживалась, наклоняя голову и незаметно смахивая слезинки.
***
Вскоре после того дня рождения Мейирбек уехал на республиканский конкурс в Атырау. Занял там третье место, и первым делом после объявления результатов набрал мамин номер. Телефон не отвечал. Он раз за разом пытался пробиться, не понимая, что приключилось с мобильником матери. Он у нее самый простой, зарядку держит хорошо и подолгу, и не мог Мейирбек припомнить такого же случая, чтобы мама когда-то была недоступна для него. Только когда сели в поезд, мама ответила. Голос был странный, и совсем непохожими на мамины были ее слова и интонации. «Да, сынок, молодец, поздравляю тебя, я так рада, возвращайся скорей», – как-то механистично, словно думая о другом, произнесла Куралай, и связь опять прервалась.
– А, так ты тут по телефону кому-то стучишь, гнида? – Вернувшись из комнаты, мужик в черной балаклаве с размаху пнул в живот скорчившуюся на полу Куралай. Вырвал из рук мобильник, швырнув его об стену. – Говори, где деньги, а то я щас терпение потеряю!
Возвращаясь с базара за очередной партией чая, Куралай не сразу поняла, что в квартирку кто-то проник. Дверь была чуть приоткрыта. Может, сын вернулся? Но почему не предупредил? Куралай по привычке сразу прошла на кухню, и тут ее сбили с ног, напав сзади. Падая, она стукнулась виском об угол плиты, и всё померкло. Выдернула ее из забытья настойчивая вибрация телефона в кармане кофты. «Возвращайся скорей», – пролепетала она, с трудом шевеля губами. Голова раскалывалась. Кастрюли на плите вовсю бурлили, было влажно и душно, окно густо заволоклось белёсым муаром, а старые верные сумки с пустыми термосами валялись рядом, как испуганно притихшие зрители на каком-то страшном киносеансе.
– Молчишь? Ну, тогда вот тебе, тварь! – Схватив первый попавшийся ковш, он зачерпнул кипятка, но плеснуть не успел. Куралай жалобно замычала, слабым движением руки показывая куда-то в угол.
– Ну вот, сразу бы так! – Вор кинулся в указанном ею направлении, постучал ботинком по полу, присел, резко надорвал линолеум и в два счета раскурочил дощатый настил небольшим блестящим топориком. Куралай молча плакала.
– О, ну вот и ладушки. Всё, мать. Живи. – Мужик, перешагивая через нее, вдруг нагнулся. Сорвал цепочку с кулончиком, небрежно сунул в карман. – А вякнешь кому, я к тебе еще приду. И щенка своего побереги, советую.
Хлопнула входная дверь. Куралай с трудом приподнялась, стараясь не наступать на больную ногу. Поковыляла к выходу. Ей почудился резкий вскрик. Она выглянула на двухквартирную площадку. Соседи, конечно, были на работе. Иначе что-то бы да услышали. Ну что ж теперь… Била ее жизнь и раньше, так что удивляться нечему. Она вздрогнула. Головой к намертво запаянному мусоропроводу, ногами на нижних ступенях пролёта лежал ее недавний гость. Куралай, цепляясь за перила, сползла к нему. Мужик был мертв. Шея неестественно вывернута, глаза приоткрыты и неподвижны. Споткнулся, видать, и ухнул вниз, как с обрыва. Перелом основания черепа или что-то такое. Пакет с долларами горбился у него сбоку под курткой. Стараясь не смотреть на мертвеца, она с усилием вытащила деньги. Нашарила в правом кармане кулон с цепочкой. Медленно вскарабкалась по лестнице и тихо закрыла за собой дверь.
***
– Ну и дубак сегодня, чайку бы!
– А мож, чего погорячее хватанем в честь праздника?
– Успеется! За нами не заржавеет! Вот обедать сядем, тогда и…
– Во, пральна! А то развезёт на морозе-то!
– А вы слышали, она трешку отхватила в новостройке!
– Кто?! Да ты чё??? И на какие это шиши, интересно??
– А вот! Уметь надо!
– Молодец баба!
– Не, ну скажите, в «Бинго» выиграла она или типа того?
– Накопила, вот и всё!
– Ничё се, накопила! Мифы и легенды Древней Греции?
– Чего?
– Я говорю, чё ж мы с вами так не накопим-то?!
– Да куда тебе. Не сможешь ты так, как она.
– Как «так»?
– По тенгушечке, по зернышку, во всем себя урезать изо дня в день, носить одно и то же, ничего лишнего не покупать. По тоям не ходить. Не курить, не пить.
– Не смеши мои тапочки! «Не пить, не курить»…. Ещё со жратвой туда-сюда, с тряпками тоже, но как без допинга?!
– И ещё. Как её муж-алкаш кони двинул, больше с мужиками она не связывалась.
– Молодец, чё скажешь.
– А то.
– Девки, чё там далеко ходить, я и других таких тихонь знаю.
– Эт кого?
– А бабу Зину не помните? Ну, худенькая такая, симпатичная. Лицо такое… Ее бы приодеть, так за учительницу сойдет. Да тут, за акиматом, избушка у нее. Это она щас слегла, а до того постоянно здесь отиралась. С тележкой вечно. Весь город обежит, все помойки проинспектирует. На дрова, на уголь, говорит, ни копья не тратила отродясь. Всё, чего подбирала, ящики там, дощечки, палки, старые двери, мебель, ветки спиленные – все на отопление пускала. У кого луковица укатится или яблоко под прилавок – всё-всё углядит, ничего не пропустит, и тоже – рраз, и в свою тележку. Ну, про сбор бутылок и всяческого вторсырья я уж и молчу.
– И чего?
– Чего? Домик купила сыну, вот чего. И это, говорят, у неё далеко не первая покупка недвижимости.
– Ууу! Так, выходит, зря мы тут круглый год топчемся-то, а, бабы? Здоровье теряем.
– Ага. Но ты попробуй, покружи так. Копыта отбросишь на третий день.
– Угу. А то и раньше.
– И эта тоже. Как она со своей ногой снуёт туда-сюда, понять не могу.
– И ещё ведь тяжести какие. И чего она тележку себе не заведёт?
– А я спрашивала. Неудобно, говорит. Тут-то не Бродвей, поди, по колдобинам нашим много не накатаешь.
– Эт точно!
– А старую хату не продала она?
– Нет, в новостройке-то еще ремонт делать.
– Это ж еще бабла сколько надо, мама дорогая!
– Ну да…А потом эту, наверное, отремонтирует и сыну оставит.
– А дочка? Дочка же у нее в Астане!
– А дочка под ипотеку там квартиру взяла, у нее работа хорошая, так что все в порядке.
– Выходит, всё в ажуре у Куралайки?
– Да…Она говорит, что оберегает ее кто-то. Я не запомнила толком. Чё-то типа какого-то возмездия, что ли, кары небесной.
– Сказки всё это…
– Да не скажи. А иначе чё это было-то? Ведь уже унесли тогда ее деньги!
– Ну дак это ж надо додуматься дома такие бабки хранить, вот идиотка-то блаженная!
– Сама ты блаженная. За языком следи, а то вдруг чего…Тоже эт-самое, того…
– Ша, девки, кончай базар, вон уже и наш чаёк подоспел, горяченький!
Слегка переваливаясь с ноги на ногу, Куралай с улыбкой приближалась к рыбному прилавку. Под новыми сапожками – сыновним подарком – весело скрипел новогодний снежок. А из радиорубки доносился хромающий ритм домбры…