ОТЗЫВ
Дело было давно. Третьего января, где-то в начале тысячелетия. Доедаем мамин «Наполеон» и оливье, лениво пересматриваем «Чародеев». Выходной. Передышка накануне зимней сессии.
Звонит подруга.
– Пошли на концерт. В пять часов, в нашем зале.
– ??!
– Да директор позвонил, приглашает нас. Вход свободный. А кто там да что – не знаю. Сказал: хороший камерный концерт, артисты из Киева, что ли.
В колледже царила непривычная тишина. Негустая сиротливая ёлка посреди фойе. Бумажные гирлянды. Снежинки из салфеток по стенам. В разных углах зала разбросано человек двадцать, двадцать пять: кто-то из студентов, но, главным образом, левый народ. Никаких афишек и объявлений. Сбоку сцены – библиотечный стенд с книжками, дисками и большой фотографией немолодого лысого мужчины в центре композиции. Тихо вышли две улыбающиеся женщины в красочных сари. Та, что в желтом, села за синтезатор по центру сцены. Вторая, в розовом, устроилась чуть поодаль, со скрипкой. Первая тихо объявила имена участниц дуэта. Их непонятные псевдовосточные нэймы причудливо цеплялись к славянским фамилиям. Дальше пошли какие-то мантры нараспев, перемежающиеся небольшими вкрадчивыми справками «об учителе и наставнике Шри Чинмое».
Тянуло в сон. Я огляделась. Слушатели, как и мы, в расстегнутых пуховиках или тулупах, завороженно смотрели на сцену. На галёрке одиноко сидел первокурсник-вокалист. Успел радикально сменить прическу за неделю, что мы не виделись. Каштановый хайр на выбритой голове, худенькая подростковая шея, беззащитно вытянутая над курчавым воротом коричневой дублёнки…. Как-то, на очередной сессии в консерватории приезжий лектор-музыковед просил напомнить слово, обозначающее пестроту и несовместимость. Кто-то напрягся и выкрикнул: «Полистилистика!» Но лектор, морщась в нетерпении, нервно пошевелил пальцами и затряс головой. «Эклектика», – негромко подсказала я. «Да-да!» – благодарно просиял музыковед… Но и она, эта самая эклектика, имеет право на существование. Так что хай с ним, с хайром. Минус двадцать пять, правда. Сугробы. Передёргивает даже от одного взгляда на бритый затылок. Летом – другое дело. Но я отвлеклась. В те времена на концертах люди, в основном, слушали и смотрели на сцену, так как еще не было принято беспрестанно пялиться в мобильник. Точнее, сотовые были почти что атрибутом роскоши. Ими владели единицы. Ну, десятки. И мобильного интернета у нас в жизни тоже не было. На дворе тихо тлела эра компьютерных дискет и компакт-дисков. В качестве альтернативы однообразному взгляду на сцену существовала также возможность поглазеть на окружающих. Мы с подругой переглядывались, пожимая плечами и ухмыляясь. Собственно, слова были не нужны. Мы пребывали на общей волне – волне латентного нонконформизма и явного скептицизма. Волна эта позволяла нам делиться эмоциями даже при абсолютном молчании. Когда нельзя было громко поржать, мы довольствовались усмешками. После концерта директор пригласил меня в кабинет, «на минутку».
– Ну как, понравилось?
Я неопределенно улыбнулась, уже догадываясь о своей роли.
– Тут такое дело. Они попросили у меня отзыв. Положительный, конечно. Так и так, мол, такой-то концерт, с участием тех-то. На полстранички. За моей подписью. Сделаешь?
– Да не вопрос, конечно…Но это же… Хм….
– Что?
– Это ж секта какая-то, нет?
Директор поднял на меня туманный взор. Задумчиво покатал пишущую ручку по столешнице. Погладил усы. Так, должно быть, владыки мира взглядывали на придворных летописцев, когда те, ничтоже сумняшеся, пытались вставить свои пять копеек.
– Ну, ты так, без подробностей. В дебри не лезь. Обтекаемо. О музыке больше. Хорошо?
– Окей. Без проблем.
«Отзыв о концерте.
3 января прошел концерт с участием Икс и Игрек (имена здесь опускаю по понятным причинам – прим. автора). Талантливые киевские музыканты с первых минут заворожили зал: необычное сочетание скрипки, гитары, синтезатора и экзотических восточных инструментов понравилось даже случайным слушателям этого нерядового концерта. Тихие, умиротворяющие голоса, призывающие не анализировать, а полностью отдаться музыке и погрузиться в ее мягкие убаюкивающие ритмы, настроили аудиторию на особый лад. Исполнение инструментальных пьес чередовалось с пением мантр, содержание которых предварительно излагалось на русском языке. Между концертными номерами гостьи из Киева рассказывали о своем духовном наставнике, всемирно известном деятеле, посланнике мира и добра Шри Чинмое. Помимо музыкальных произведений слушатели концерта получили возможность познакомиться и с образцами живописного творчества Шри Чинмоя, выставленными на сцене. Все желающие могли приобрести литературу, касающуюся учения Шри Чинмоя, а также CD-диски с записями его музыки. Спокойно-расслабленное, гипнотическое, медитативное состояние, создаваемое этой очищающей сознание духовной музыкой, охватило значительную часть зала. Приятно отметить, что в беспокойной атмосфере современной жизни с ее стрессами, войнами, стихийными бедствиями и общей нестабильностью есть место подобной музыке, несущей людям мир, душевную гармонию и успокоение».
Этот текст много лет лежит у меня в папке с невразумительным названием «Хаос очень нужного». Перечитываю. Смешно. Погуглила имена проповедниц. Таких концертов по городам и весям постсоветского пространства дано было ими изрядно. Есть и видеоролики. Судя по всему, тетеньки в цветастых сари по-прежнему арендуют залы, неизменно принося людям мир и душевную гармонию.
ЦОЙ
Между бывшей Советской и бывшей Коммунистической,
на экс-Менжинского
мужичок в старой аляске
поет под гитару «Группу крови»
тихим глуховатым говорком.
Грязно-серебристая щетинка.
Синяя дребезжащая гитарка.
Обувная коробка с монетками.
Замедляю шаг. Стоять и слушать – у нас не принято –
чай, не Арбат.
И мне его жаль. И у нас очевидно есть что-то общее.
Любовь к Цою.
Я впервые слушала его в плеере у старшего брата подруги.
Еще в те времена, когда плеер был чем-то диковинным.
Невиданным.
Господи, какая же я древняя.
Брат подруги купил его с рук, и недешево.
И мне потом тоже до зарезу хотелось иметь плеер.
До такой степени, что я склеила себе коробочку из картона и разрисовала ее довольно искусно, пришпандорив для пущей важности картонные же наушники на веревочке.
Прошли годы, и плееры у меня были всё лучше и лучше. Пока не отошли в историю
А Цой никуда не отошел. Грустный худощавый поэт с гитарой и трогательной прогенией жив, как никогда.
…на этом же самом месте сиживал один наш великовозрастный студент-теоретик, так и не окончивший колледж – тоже с гитаркой и Цоем. Забрасывал коротко стриженую голову, выставлял худой кадык. И тембр был очень похож. И было это только осенью или весной. В периоды обострений.
…и думая обо всём этом в считанные секунды, выгребаю всю наличную мелочь из карманов. Ради Цоя. Ради этой синей дешевой гитары. Ради всех нас – тех, кому нельзя ничем помочь. Можно лишь пройти мимо и прислушаться.
МАРФА
… Марфа шла, увязая в сугробах. Тяжелые большие валенки, коромысло с полными ведрами. Путь был неровен: крутые спуски, ямы, подъемы в горку. Она останавливалась, вздыхала и снова брела. Серый пуховый платок, овчинный полушубок. Морозное утро. Тьма за окном…Я постепенно просыпаюсь. Мне пять лет. Я такой же меланхолик, как и сегодня. А то и меланхоличнее. Ребенок, которому сейчас предстоит семенить в садик, за руку с папой. Колючий шарф, закрывающий рот. Глуховатый, почти беззвучный скрип снега под моими валенками и ясный весёлый хруст под папиными ботинками…К тоске примешивается лёгкая досада: почему у меня не хрустит так же? Дежурное «забери меня пораньше» со слезами в дрожащем голосе… Папа будил свою младшую дочку с помощью этой мифической Марфы, шагая двумя пальцами по моей спине. Марфа просыпалась затемно, неспешно одевалась и, кряхтя, выбиралась из дома…. И я так явственно видела ее, эту немолодую усталую крестьянку. С ее платком, тулупом, самокатками. Неподъемными ведрами на гнутом коромысле. Мне щекотно и смешно. Глаза еще закрыты, щека утопает в подушке. Сознание медленно включается, плавно выплывая на этот свет из мира снов и грёз. Можно вставать, Марфа уже добралась до своей избушки…Вот уже несколько лет, как папы нет с нами. Но он всегда со мной.